Истории 91-летней жизни, которые рассказала ветеран нашей больницы Ливия Филипповна Арефьева и её сын, Александр Леонидович.

С Ливией Филипповной я познакомилась, когда к ней, ветерану труда и труженице тыла, с поздравлениями и медалью к 75-летию Победы пришли из второй горбольницы, прежней её работы. Чистая небольшая квартирка полна радости: правнучка с мужем приехали из Питера справить бабушкин 91 год, ещё правнучка и сын Александр. Та же радость встретила и в следующую встречу. Стол, светлая скатерть и чай вприхлёбку с житейскими историями про деревню и город, войну и мир, людей и не очень – в общем, про срез типичной судьбы магнитогорца тех лет. Истории, которые мы еле уместили в полтора часа разговора.

Босиком в школу

В 1929 году в СССР началась сплошная коллективизация, а в деревне Пушнякова Курганской области родилась Ливия, Лина, по-домашнему. Как батюшка в церкви по святцам назвал, так родители и приняли. Пятая Лина в семье, после неё двое братьев, да ещё были две приёмные девчушки. Первая появилась аккурат с рождением у мамы родной дочки. В немирное время привёз односельчанин откуда-то жену, ушёл служить, а та разрешилась девочкой и померла. «Мама идёт мимо дома, - вспоминает Ливия Филипповна, - слышит: писк детский. Зашла. А там на печке ребёнок голенький стонет. Мама грудью как раз кормила, ну и девочка эта ко времени пришлась. Оставили в семье».

Про вторую приёмыша и не вспоминается, откуда в деревне взялась сирота. Зато помнится, что за неё колхоз приёмной семье на год давал пуд хлеба. Брали её многие по очереди, пока голодно было. А как зерно родилось, девчушку никто не пригрел. «Гале лет 7-8 было, - продолжается рассказ, - а ходить она толком не могла. И была у неё одна маленькая чашка, из которой её, как кошку, кормили. Забрала мама и Галю. А когда мама умерла, у нас совсем есть нечего было. Тогда Галя говорит: я с корзинкой оббегу деревню, знают, что я сиротка, подадут. Принесёт корзинку с едой, нас накормит».

Рассказывает Ливия Филипповна, словно книгу перелистывает. Только книгу эту за девяносто один год время зачитало – где шрифт стёрся, где абзацы залиты, а где и вовсе страницы вырваны. Может, восемьдесят лет назад у маленькой Лины учебники были не много лучше, но и по ним училась, и в школу бегала, хоть и босиком. «Уж иней упадёт. Холодно. Бежишь, ногу одну поднимёшь, погреешь о другую, лишь бы до школы добежать. Папа старшим скатывал валенки, а мне когда достанутся?.. Лежу на печке, смотрю, валенки сестры стоят, пока та в горнице другой. Я соскочу, валенки нацеплю и бежать. Зна-ла, что попадёт, - по складам делит слова Ливия Филлиповна, - зна-ла. Ну, а как, старшая сестра, не бери моё! Бегу домой, ворота открываю и реву: а я в твоих валенках была. Так она меня могла ими же и отшить», – светло улыбается рассказчица.

Глубинка русских людей

Как война началась, Лина с другими ребятишками на полях работала. Отца забрали в трудармию. На заводе Каменск-Уральска детали на станке точил. Ездила к нему Лина, даже сама к станку вставала и довольствие от завода за то получала. А как мать заболела, запросилась домой. Следом и отца вызвали, езжай, мол, домой, семья большая. «Он вернулся к нам, но ни одной ночи не ночевал дома. Нашёл себе женщину, за нами не смотрел даже-даженьки». Умерла мама в марте 1945-го, так и не узнала, что война закончилась. А останься жива, услышала бы эту весть от Дуни.

Дуня эта в Пушнякове вроде Ванги была, с даром удивительным. Ворожила, людей лечила и пророчествавала. Работает в поле, потом вдруг поднимется и предсказывать начинает. День-в-день Дуня прокричала деревне, что война пришла. Тогда над избами словно смог траурный повис. Потом, уже во время войны, нет-нет да скажет, кого на фронте убило, кого ждать уж не стоит. А потом и про окончание сказала. Посреди рабочего дня вдруг ушла на край деревни, на холм, а потом припустила обратно с криком «Бабы, Победа!». Никто не знал, откуда она это взяла. В деревне радио отродясь не было, а газеты, если и приходили, то хорошо если спустя месяц. И ведь только через несколько дней после крика Дуни новость о Победе привезли из района. «Наверное, это глубинка русских людей», - говорит Александр Леонидович, - есть среди русских те, вокруг которых всё держится».

А есть и те, от кого всё вокруг гнётся-валится. С 1943 по 1945 годы председательствовал в деревне фронтовик. Война у него забрала руку, а вместе с ней и совесть. Но был он в Пушнякове царь и бог, и творил, что хотел. «Он оказался немножко сдвинутый по идее, – продолжает Александр Леонидович. – До того давил селян, в сельсовете держал людей, кто налоги не заплатил. Есть куры? Отдай сто яиц. Молоко отдай, шерсть отдай, мясо. «В день, когда Дуня сказала, что война кончилась, - подхватывает Ливия Филипповна, - он с вечера до утра мурыжил женщину одну. А той отдавать нечего, дома пятеро ребятишек сидят, она ревёт. И вот утром, когда Дуня закричала, что война кончилась, женщина та приободрилась и пригрозила ему: мой муж жив! Он придёт, за всё тебе отомстит!», – она вытягивает руку и грозит невидимому злодею пальцем.

Доковылял председатель до дома, слёг и не вставал больше. Его пытались лечить, но бестолку. Корёжит всего, а не помирает. Видно, столько зла людям сделал. Тогда его жена пошла по домам: «Люди, простите его, Христа ради». Народ приходил: «Ладно, Бог с тобой», тогда же все были смиренны. И вот с другого края последняя старушка дошла, сказала так же, он в тот момент и помер. Про то вся деревня знает.

А через речку Исеть другая деревня, Терсюк, там тоже председателем фронтовик. «Но он понимал, что, если последнее у людей забрать, нечего будет и требовать. И он давал жить. И вот две деревни, – заключает Александр Леонидович, – в одной голодали, мёрзли, потому что один председатель всё подметал, он же за Родину. И второй тоже за Родину, но там жили совсем по-другому».

«Голодовали и холодовали»

Про самое начало после войны, год 1946, Ливия Арефьева говорит «голодовали и холодовали». За всю деревню отвечает и не путает: голод 1946-47 годов всюду ломал послевоенную страну. «Жили тяжело, из колхоза почти ничего не давали, - тихо начинает Ливия Филипповна. - Однажды молотили горох и рассеяли его по полю. Сосед-старик собирал по горошинке, в карманы клал. Пришёл домой, и получилась у него горошница. Поставил в печь. Идёт председатель сельсовета, тоже старый, вот такой, как я, уже еле ходил, и услышал в окно: пахнет горошницей. Забрал старика, созвал всю деревню, судить давай. И вот его за то, что семью накормить хотел, посадили на пять лет. И он уже не вернулся, конечно».

Наверное, таких историй в то время больше, но все разве упомнишь? А хоть бы и упомнишь, главное одно: голодали да задарма в колхозе работали. «За трудодни, - уточняет героиня, - писали палочки. Осенью посчитают, сколько сдали государству, останется кучка – и делят её на трудодни».

Хоть и бедно, да не худо подрастала Лина. Радость у молодости не отнять. Деревянное крыльцо школы считалось клубом. Не на земле же плясать. Гармошка одна на три деревни. Придёт гармонист, так народу сбежится! А то молодёжь на вечёрки соберётся. «Возьмём по полену дров и идём к кому. Пришли, затопили, тепло у нас! Даже кто картошку принесёт, посадит в печку, потом смотрит, кому дать. Мы отвечёровали, отплясали и разошлись. Ой, - сама себе удивляется Ливия Филипповна, – так и прожили, и считали, что так и надо».

А тут приехали из Магнитогорска в ФЗО деревенских звать. В ту пору от голода из колхозов по всей стране многие в города уезжали. «Я пожелала, потому что в деревне не больно-то хорошая жизнь была. Уехала я в Магнитку, и вот Бог-то меня здесь и остановил».

Фото из архива Арефьеевой Л.Ф. 1947 год, Магнитогорск, у сцены клуба

«Полюбил меня за косы»

В 1947 году в Москве начали возводить знаменитые сталинские высотки, а Лина учиться строить приехала в Магнитку. Поселили её в общежитии на Уральской. «Больше домов на улице не было. Сводили нас в баню, приодели: сорочки, бушлаты, а сапоги мои были, сестра отдала, пожалела меня. Посёлок Крылова казался от нас далекоооо, – ручейком тянется слово. – Нам мастер тогда сказал, что улицы дойдут до Крылова, будет город один, а мы не верили».

Вскоре приглянулась она Лёне, машинисту с ММК. Оказалось, парень из соседней деревни. «Он был весь красивый, кудрявенький. Познакомились и уже не могли расстаться. Почти сразу меня стал сватать, а какая я невеста, - Ливия Филипповна смиренно разводит руками. – Ничего у меня не было, только косы длинные, толстые. Сказал, что за косы меня полюбил. Пошли в ЗАГС. Мне завидовали: Линка-то вышла за комбинатовского работника! Теперь будет жить!».

Фото из архива Арефьевой Л.В., 1947 г., учёба в ФЗО

Жить начали каждый в своём общежитии («он себе, я себе»). Как было бы дальше, Бог весть, если бы не тогдашний директор комбината Носов. Ливия Филипповна говорит, а сын подтверждает: да, подошёл Лёня к Носову и сказал: я нашёл себе девушку, а жить нам негде. «И он нам дал комнату в первом же доме на Комсомольской улице. Многих Носов так одобрил. Я в эту комнату вошла, - Ливия Филипповна поднимает руки и тянет, - Ооо! А как мы в ней жить-то будем? Она такая большая! Нам надо маленькую, лишь бы кровать вошла. Через год Сашенька родился. Потом из этой квартиры сделали отделение государственной безопасности, а нам дали комнату в доме на площади Горького. Можно было квартиру, но мы были несмелые». Отдельную квартиру на Карла Маркса Арефьевы получили в 1961 году. Ту, где мы сейчас чай пьём и разговор разговариваем.

«Вот мой жених», - Ливия Филипповна возвращается из спальни. В руках – чёрно-белое фото в рамке. Мужественное лицо, серьёзный взгляд, волосы назад. Леонид Константинович Арефьев. Девять лет назад ушёл, говорит сын. Считаю: выходит, 64 года прожили вместе супруги Арефьевы. Рядом ставят второй портрет. Молодая Лина, густые локоны до плеч. Это она уже остригла красивые свои косы, на которые загляделся жених.

Фото: супруги Арефьевы прожили вместе больше 60 лет.

Муж трудился на комбинате (одно место работы в трудовой), а Лина родила двоих умных мальчишек, поработала на стройке штукатуром-маляром, потом в бухгалтерии и с 1961 года – сестрой-хозяйкой в горбольнице на Уральской (тогда 4-ая). Пришла в здание, которое из общежития надо было обустраивать под больничный корпус. Всё сами. Раз – взяли ржавые кровати и потащили на третий этаж. Два – переставили под дизентерийный стационар. Три – теперь под детское отделение. Доработала до пенсии. Потом ещё чуток. Сыновья окончили институты, женились, пошли внуки, потом правнуки. Родных и любимых много.

Фото: квартира Ливии Филипповны полна снимков родных людей

Старше Ливии Филипповны сейчас не только в семье, в деревне никого нет. Стоит ещё Пушнякова, но людей в ней – пусто. «Одна немтушка осталась, – следует уточнение, – глухая, немая. Может, и она уже умерла». Дома покупают городские под дачи. А посреди села – памятник с именами тех, кто отсюда с фронта не вернулся. Рядом плита с уцелевшими. На первом – 147 фамилий, на втором – 12.

Черепанова Н.С., пресс-служба ГАУЗ "Городская больница №2 г. Магнитогорск"
специально для "Магнитогорского рабочего"